Отзывы на книги читателя В.Ключко

Соавторские романы теперь не редкость, но чтоб вот так вот, вшестером!.. Да, у романа «Фибулвинтер. Пленники бирюзы» шесть авторов: Николай Немытов, Юлия Скуркис, Олег Силин, Елена Красносельская, Юлиана Лебединская, Игорь Вереснев. Ну, и как же с глазками дитяти? У шести-то нянек?

Сюжет «плиточно-мозаичный», как я люблю, при этом способ изложения — «всевидящий автор». Вернее, всевидящие авторы. Много авторов, целых шесть. Суперпозиция. С одной стороны, это хорошо, потому что шивообразный сквозной рассказчик может усадить читателя рядом и показать, как он управляется с Юниверсумом, а может в любой момент взять читателя за шкирку и окунуть в конкретную «локацию» (так, кажется, эта штука сейчас называется?). Но, с другой стороны, расслоённая авторская позиция... Ладно, пусть это фича, а не баг, пусть автор, раз он взял на себя роль Шивы, должен быть личностью многогранной, но ведь и речевая характеристика у него «плавает»! Ладно, пусть и это тоже фича, а не баг, всё-таки «Пленники...» — отчасти ксеноопера, но что делать тогда с привычкой собирательного автора вылезать иногда из комментаторской будки? Такое впечатление, что «невидимый голос» романа становится вдруг одним из персонажей и с азартом ныряет в студийные дрязги. О, эти милые сладкие сплетни! Состоится ли всё-таки свадьба всем известного Алекса Б.? И как она состоится?

Об этом после, вернёмся к сюжету. Естественно, в каждой четверти (роман четырёхчастный) имеются все необходимые элементы: завязка-развитие-кульминация-развязка. Естественно было бы ожидать, что незакрытые сюжетные линии в четвёртой и последней части выйдут на мощную кульминацию. Формально, по масштабу описываемых событий, — да, вышли. А вот эмоционально... Впрочем, эмоциональный план — штука сугубо личная. Может, меня просто несколько утомила тёплая компашка, оседлавшая космический корабль, и поэтому музыка «надзвёздных сфер» пошла суховато.

Мир «Фимбулвинтера» напоминает анимированный (в старинном смысле этого слова) густонаселённый форум. «Ребята! — как бы намекают авторы, — вы уже живёте в такой Вселенной. Вы...» Ладно, опущу придуманный авторами выпуклый образ. Оскорблять тонкие чувства жителей виртуального потребительского рая — их авторская прерогатива. Тяжёлая это работа — оскорблять чувства. Расчленёнка, животный секс... Саспенс, сатьюрейшн... Иногда чересчур. Верю. Несколько антропоцентричненько для ксенооперы, но для социалки — в самый раз.

Что мне ещё напомнили «Пленники бирюзы»? Много что. Читаю и ловлю себя на мысли: «Э, ребята, да это же у вас бетризованный мир «Возвращения со звёзд»! Чуть позже: «Нет, всё-таки больше похоже на мир «Хищных вещей века», разросшийся до неприличия. С рейтинговой конкуренцией «дрожки» и Старого Метро. А лифтёры с усталыми глазами — ученики Ивана Жилина. И вдруг: «Двоехвосты? Привет Пьеру Булю... А, нет. Там животного секса не было». «Техносфера... техносфера... Пардон! А не этикосфера ли это? С наноботами вместо шустров...» Социальная дифференциация по цвету нимба? Это же логичное развитие идеи дифференциации по цвету штанов! Ну и, конечно же, пройти мимо аллюзий со скандинавской мифологией невозможно. Тут и герои с именами Хёд и Бальдр, и девушка Хель_ветика, и глава под названием «Канун Рагнарёка», и гибель богов, и корабль мертвецов...

Текст пёстрый, читался легко, притом, что это антиутопия под маской утопии, выполненная отнюдь не в радужных тонах. Даже перспективы нового дивного мира, который вроде бы должен зародиться после финального «рагнарёка», весьма и весьма не блестящи, да и может ли быть иначе — при декларативно равнодушном Гиперверсуме и «несовершенстве богов»? Замечу также, что детально разбирая причины гибели мира, авторы мимоходом всадили неслабый такой заряд сарказма в бездумных пользователей техносферы, что для современной социальной фантастики стало уже не факультативом, но обязательной программой.

Ну, это понятно. И всё-таки, что там такое вышло со свадьбой Алекса Б.?..

В. Ключко

Что за слово такое — нуар? Кто-то скажет: отрыжка Великой депрессии, игра в ганменов и детективов, бутлегеры, продажные женщины, слэнг. Кто-то копнёт глубже: цинизм это, порождённый коротким промежутком между Первой и Второй, цинизм с положительной фиксацией, Сэм Спейд из «Мальтийского сокола», Борис Виан: «…Я приду плюнуть на ваши могилы», и (речитативом):

Сан-Луи блюз — ты во мне как боль, как ожог,

Сан-Луи блюз — захлебывается рожок!

А вы сидите и слушаете,

И с меня не сводите глаз,

Вы платите деньги и слушаете,

И с меня не сводите глаз,

Вы жрете, пьете и слушаете,

И с меня не сводите глаз,

И поет мой рожок про дерево,

На котором я вздерну вас! Да-с, да-с...

Да нет, возразит кто-то. Всё это литература, настоящий нуар — в кино. Там великолепный Хамфри Богарт. Там «Касабланка» — фильм, снятый в начале сороковых, когда ещё ничего не было известно точно, когда смерть одного (а не многих тысяч) всё ещё трогала чувствительного зрителя Соединённых Штатов Америки.

Свой «Нуар» Андрей Валентинов определяет так:

«Нуар — отрицание цвета. Белого нет, есть только серый и черный. Серый вечер и черная ночь — больше в этом мире ничего не случается. Вселенная Нуар невелика, конечна и очень проста. Мужчины носят плащи и шляпы, пьют коньяк и много курят. Женщины красивы и аккуратно причесаны, они тоже курят, говорят с легкой хрипотцой в голосе — и предают при первой же возможности. В Нуаре нет высоких чувств и трепетных идеалов, в нем правят инстинкты, выгода и холодный расчет. Но победителей нет — и быть не может. Нуар — серо-черный мир неудачников, мир несбывшихся надежд и растрепанных иллюзий».

Вы скажете: но это ведь форма! Чем существенным придуманная автором Эль-Джадира, городок на южном берегу Средиземного моря, отличается от кинематографической Касабланки? Ведь пишет же автор, что в его «…Нуаре, мире теней, где даже кровь походит на грязь, подвиги совершать некому и незачем, Нуар негероичен по определению, в нём не штурмуют Берлин и не водружают флаг над Иводзимой». — и точно так же, как у Майкла Кёртиса: «…В серо-чёрном мире не убивают миллионами. Смерть там по прежнему — трагедия, слово с прописной буквы». Да, конечно. Поэтому у Валентинова: «…Люди Нуара остаются людьми, а не статистическими единицами в военных сводках».

Ради того, чтобы люди оставались людьми, как мне кажется, историк и принуждён всякий раз возвращаться к Великой войне и к тому, что за нею последовало — точно как его персонаж Родион Гравицкий, он же Ричард Грай, он же дядюшка Рич, он же... Но нет. Интриги раскрывать авансом — последнее дело. Всё-таки «Нуар» — отчасти детектив. Скажу лишь, что все имена главного героя «говорящие». Играй! — говорит ему по-украински автор, пряча в рукаве тот факт, что слово «грай» имеет и другое значение — это крик вороньей стаи. Играй, Родион, иначе не получится вырваться из круговорота теней прошлого, и мир твой станет адом. Играй, бедный богатый дядюшка, иначе станешь рабом, чёрной тенью на палубе серого корабля с говорящим названием «Текора».

Гравицкий начинает и... выигрывает? проигрывает? сводит партию к вечному шаху?

Не знаю. Сложно играть в шахматы, когда некто сбивает с доски твои пешки бильярдным кием. Выразить отношение к возможному исходу партии тоже сложно человеку, чьи предки стреляли друг в друга под Киевом году этак в 1918 от Рождества Христова. Иногда очень сложно давать простые ответы на простые вопросы, потому что ответив, окажешься либо по ту сторону колючей прволоки, либо по эту, и мир твой станет чёрно-серым адом.

Но сказано ведь:

Не бойтесь золы, не бойтесь хулы,

Не бойтесь пекла и ада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет:«Я знаю, как надо!»

Ад… Рай...

В мире Нуар рай — в сигаретной пачке, ад — в расстёгнутой кобуре.

Спасибо, Андрей Валентинович. Книга великолепна.

В. Ключко

С чего бы начать? Роман полифонический… Или многостилевой? «Да что за роман хоть?» — спросит нетерпеливый читатель. Прошу прощения великодушно. Речь о сочинении Константина Верова... Или он не Константин? Да, Константин же был в другом мире и не в наше время. На обложке — Ярослав Веров, «Двойники». Знаете, что мне подумалось? Каков роман, такова должна быть и рецензия.

Роман — полифоническое диво.

Чего в нём только нету, и притом

Сюжет его составлен прихотливо

Разрезан и сплетён тугим жгутом.

Вообразите: выбрались вы в филармонический театр — развеяться, послушать пиеску, обсудить последние новости политического, сайнтического а также и мирского свойства, обменяться записками с дамой, наконец. И вот вы уже в партере. Что будут давать, вам неведомо, где ж было за недостатком времени афишку-то вьюировать? Поспели вы ровно к началу, но что-то маэстро не торопится начинать. Натурально, вы в ожидании действа принуждены праздно вертеть головою.

Из тьмы, из оркестровой ямы

Доносятся нестройные шумы.

Шуршат шелка, смеются дамы.

А мы? Где в этом зале мы?

Вы осматриваетесь. Справа от вас некий студиуз демонической наружности, по виду — картёжник и нигилист, из таких бомбисты впоследствии получаются. Слева — вьюнош не от мира сего, ориенталист, если взять в рассуждение одежду его и длинный самурайский меч, каковую игрушку вьюнош норовит пристроить на коленях горизонтально, тыча ею в бок ваш.

Запад есть запад,

Восток есть восток,

И если сойдутся —

Известен итог.

Позади, на галерее, шлёпают картами, грязно ругаются, позвякивают склянками и громко обсуждают дела городской управы.

В ложах... Вы лорнируете дам и обнаруживаете вдруг в правой ложе господина англиканской наружности. Аристократическое лицо его представляется вам смутно знакомым, будто бы видели вы его в синема, или читали о нём в модном детективе. Вы понимаете, что быть этого не может, и мнится вам, что действо, с вами происходящее, — чей-то сон. Возможно, вот этого самого синематического господина со странным именем Глебуардус. И тут звучит гонг, на авансцену выбирается некто встрёпанный, в платье партикулярном, и сообщает лично вам:

Возьмите в рассужденье, зритель,

Что в зале вас не может быть.

Вы снитесь мне. Во сне — смотрите!—

Чтоб лишнего чего не начудить.

И тут вы понимаете, что действо начато давно, все эти люди в зале — актёры.

Из оркестровой ямы — нестройный шум. То звякнут тарелки, то потянет по струнам смычок, то мяукнет гобой, то сямисен тренькнет. Тут господин Глебуардус неторопливо выходит из ложи и спускается в оркестровую яму. Вы замечаете в руке его английский рожок. Глебуардус занимает место первой скрипки и даёт на своём рожке «ля». Оркестранты вторят ему. И вдруг безо всякого побудительного знака (дирижёра ещё нет) оркестр начинает играть «Оду к радости» Бетховена... Или это кантата Баха, где хор поёт радостно: «Den Tod niemand zwingen kunnt…»? Но почему партию первой скрипки исполняет на английском рожке наследный дюк Глебуардус? Конечно, это сон. Но чей? И о чём всё-таки роман?

Как вы нетерпеливы, читатель. Ну, раз спросили прямо, отвечу. Но только сперва сделайте по совету автора вот что:

«…Отрешитесь от проблем и забот, от недоброжелателей и просто врагов, от жены (мужа) и свекрови (тёщи).

Хорошо взять большой вместительный сосуд, лучше термос, лучше японский, и, поместив туда две-три чайные ложки состава, моментально залить крутым кипятком. Да! И не забудьте присовокупить добрую щепоть чёрного (котя) и зелёного (рекутя) чая соответсвенно. Это важно…»

Что за состав такой, и что следует делать после — не скажу, сведения эти ищите в тексте.

О чём же роман? О работе человеческого разума над косной материей. О попытках материи ввергнуть разум в первозданный хаос, обратить в ничто.

Основной конфликт можно обозначить так: «Душа против бездуховности». Действие развивается параллельно в «трёх мирах и двух натурах» Г. С. Сковороды. Две натуры (в романе — «двойники») суть — две стороны конфликта. Той самой «последней битвы», которая должна произойти... Когда? Прочтите, в тексте это есть.

Как и в каждом полифоническом сочинении, в романе «Двойники» конфликт многогранен, это не просто описание порядков двух противоборствующих армий, построенных перед решающей битвой, есть и другие слои.

Внимательный читатель заметит, что пары «двойников» дополняют друг друга, будто бы составляя одну личность, но в разных мирах. В этом смысловом слое основной конфликт выглядит так: «наблюдатель (автор) стремится познать мир, и тем самым упорядочивает его в своём сознании (переводит в духовную плоскость), а мир сопротивляется этому (стремится саморазрушиться и разрушить наблюдателя)». Вы должны понять — автору в духовном мире не на что опереться, кроме собственного «я», из коего и кроит он сущности, чтобы из мира духовного влиять на мир материальный.

Читатель, искушённый в перипетиях окололитературной жизни, отыщет ещё один слой и узнает в некоторых персонажах... Нет уж, последнее дело — срывать с актёров маски. Отделаюсь цитатой из «Балаганчика» А. Блока, символиста:

Вот открыт балаганчик

Для весёлых и славных детей.

Смотрят девочка и мальчик

На дам, королей и чертей.

И звучит эта адская музыка,

Завывает унылый смычок.

Страшный чёрт ухватил карапузика,

И стекает клюквенный сок.

Читатель дотошный наверняка спросит: какое отношение все эти придуманные автором двойниковые миры имеют к миру, данному нам в ощущениях, сиречь реальному. Отвечу опять же цитатой:

«…Сны о двадцатом веке прошу считать данностью и не строить гипотез. Что же до «последнего похода», то это сюжет из романа Верова. Но не этого, — Глебуардус кивнул на двухтомник, который Пимский уже оставил в покое, положив на стол, — а того, что живёт именно в двадцатом столетии, мире наших снов…»

Один из персонажей — режиссёр Разбой следует этому наставлению и однажды воображает театральную постановку, повторяющую вкратце век наш двадцатый, кровавый и людоедский. Заканчивается измышленное режиссёром представление крещендовски... Впрочем, это лирическое отступление, его можно пустить по разряду снов и фантазий вымышленных персонажей. Не было всех этих секретных служб, продажных учёных, членовозных пассажиров, шулеров, сыскарей, брошенных в ядерный котёл солдат... и людоедства тоже не было и не могло быть. Был один лишь смех. Смейтесь, ведь бог ваш смеётся!..

Абсурдный получился отзыв. Но этот абсурд сродни бунту Камю против абсурдности естества. Отрицайте отрицание, любезный читатель!

В. Ключко

Что будет, если винтику большой и сложной машины наскучит быть винтиком? Ведь он просто идеально играет роль, для которой предназначен! Самый лучший винтик, вкрученный по самую шляпку! Самый прекрасный винтик государственного аппарата — Александра Кальтенборн, инквизитор империи Мономиф, пилот корабля сингл-класса.

«Сингл-класс – это не консервные банки с сотнями балбесов на борту. Это ты и космос – один на один».

Однажды «винтик» решает послать государственную машину ко всем галактическим чертям, даже если для этого придётся сорвать резьбу. Но: «Бывают ли инквизиторы бывшими?» — написано в аннотации к роману Сергея Цикавого «Шаги в глубину». Сомнительно, особенно в тоталитарном государстве фашистского типа, и всё-таки Александра (для близких — Алекса), решается... «Стоп-стоп, — вправе сказать читатель — Чепуха полезла. Ну какие у инквизитора-ренегата могут быть близкие? На что она решается? Бежать? От империи? Да ну!»

Алекса бежит, угоняет корабль. Теперь на каждом шагу ей придётся доказывать, что она человек, а не винтик. И ладно бы — окружающим, себе самой докажи-ка, мастер дознаний!

Формально — «Шаги в глубину» авантюрный роман, космоопера в декорациях огромной, детально изображённой мультирассовой вселенной, но только формально. Событийный ряд романа чрезвычайно плотен, сюжёт обострён максимально: герои интригуют, возят контрабанду, дерутся, влюбляются, предают, спасаются, снова дерутся — темп внешнего действия очень высок. Обидно будет, если читатель, загипнотизированный скоростью смены событий, проскочит мимо психологических построений автора. Досадно, если не заметит «говорящих» имён. А впрочем... Психологические портреты персонажей прописаны так подробно, что даже без подсчёта углов и длин сторон любовных геометрических фигур понятно, кто именно и каким образом «вытаскивает» Алексу из кругов её кармической инквизиторской деятельности.

Изложение ведётся от первого лица, тон доверительный, и это, казалось бы, должно «приблизить» читателя, заставить его смотреть на мир глазами главной героини, но, признаюсь, сопереживать ей у меня не получилось. Не знаю, в чём тут дело. Возможно, виновата подача потока сознания Алексы — она рефлексирует так, будто не дерётся вживую, а, попивая пивко, шпилит в игруху, параллельно чатясь со своим альтер-эго. Кроме того, слишком уж она внезапна и противоречива — эта Кальтенборн. Может, мадемуазель инквизиторша и должна стать такой, особенно если от неё требуется быть пилотом, рукопашником и дознавателем в одном флаконе?

Резюме. Хорошее чтение как для ценителей космоопер и почитателей остросюжетных авантюрных романов в космическом антураже, так и для любителей следить за психологией персонажей, поставленных на грань выживания. Любители «экшн» останутся довольны, искатели кино- и литературных аллюзий найдут их в тексте предостаточно, не зря же ведь автор дал галактической империи имя «Мономиф». Натурам тонким, непривычным к сценам насилия, цинизм действий некоторых персонажей вряд ли придётся по вкусу. Инквизиторы — они такие. Вот будь главная героиня воспитателем детского сада…

Четыре повести в сборнике. Что заставило издателя поместить под одну обложку «Отель для троглодита» НФ-возрожденцев Верова и Минакова, «След на серебряной дороге» Вереснева, «Судьбу «Гермеса» Кудлача и «Ускоритель» Трускиновской? В аннотации читателю предложено судить. Попробую.

Следуя логике составителя, повесть «Отель для троглодита» нужно читать первой.

«Скажите, вам приходилось идти на грузовике с разваливающейся пространственной сингулярностью?» — сходу спрашивают авторы. Они вообще очень любят задавать вопросы читателю, вероятно для того, чтобы надеть на него (читателя) парик с буклями и усадить на судейское место, а самим удобно устроиться на скамье подсудимых и оттуда наблюдать, как незнакомый с основами квантовой механики и теорией суперструн судья станет разбираться в показаниях главного героя.

Главный герой совершил преступление, перед читателем исповедь, но исповедь странная. Считает ли Маскимилиан Горнов себя виновным, оправдывается ли? И да, и нет. Странный он какой-то, этот водитель грузовика, но может, в отдалённом будущем, когда человечество станет галактическим, все рядовые пилоты грузовиков станут такими... интеллектуалами?.. циниками?.. двоедушными сво… Не буду спешить с выводами, отмечу только, что Веров и Минаков вынуждают читателя следить за событиями глазами этого странного персонажа — повествование ведётся от первого лица.

При первом прочтении мне показалось: ну вот, будет классическое «сюжетное кольцо». Повесть началась судом, судом и окончится, в финале будет пуант — обвиняемый превратится в обвинителя. Ан нет. Вернее, и да и нет, да простит меня господин Гейзенберг. Приходилось ли вам видеть, как растут фрактальные структуры? Что-то похожее построили Веров и Минаков. Каждый поворот сюжета приходится переосмысливать после каждого нового поворота сюжета. Рекурсия, вот что это такое. Причём, тот самый финальный «перевёртыш» не прерывает процесс, нет ответа на вопросы: «Останется ли галактический человек человеком? Так ли отличается от троглодита этот галактический человек, чтобы стоило поместить его на отдельную полочку и выдумать для него особое название?»

Повесть перенасыщена математической и физической терминологией — для того ли, чтоб неподготовленный читатель почувствовал себя троглодитом, или чтобы читатель подготовленный оценил авторское подтрунивание над положением дел в современной физике — судить не возьмусь. Вероятнее всего — и да и нет, да простит меня господин Шрёдингер. Да и возможно ли вообще включить в повесть рассуждения о квантовой картине мышления и обойтись при этом без специальной терминологии?

Теперь о недостатках. Манера изложения сыграла с авторами злую шутку: их я-герой рефлексирует весьма странно, что естественно, если принять во внимание некие особенности его личности — и в результате второстепенные персонажи (в его я-геройском восприятии) выглядят картонно. Очевидно, поняв это, авторы дали некоторым второстепенным персонажам избыточные речевые характеристики, что не оживляет их — наоборот, делает несколько «водевильными».

Резюме. Любителю «твердейшей НФ», искателю литературных и прочих аллюзий, поклоннику нелинейных сюжетов повесть должна понравиться. Почитателю «незамысловатых стрелялок» за неё лучше не браться, авторы нисколько не заботятся об удовлетворении простейших потребностей читателя и места для него в «Отеле для троглодита» не резервируют. Они спрашивают: «…Кто мы, люди? Космические троглодиты, мы пытаемся познать чуждый разум, толком не познав собственного…»

Суждение это, как мне кажется, отчасти разделяет и составителя сборника «Ускоритель», почему и поставил следующей после «Отеля для троглодита» повесть Игоря Вереснева

«След на серебряной дороге».

«Мы возьмём Вселенную за шиворот, поставим в такую позу, какая для нас сподручней...» — говорит второстепенный персонаж Игоря Вереснева, в предельно резкой форме обозначая «тёмную» сторону основного конфликта повести. За его спиной — мощь государственного аппарата, подпитываемая извечными экспансионистскими устремлениями человечество; кто же по другую сторону? Учёный, старший научный сотрудник без году неделя, да ещё вдобавок женщина? Ну что она может противопоставить военизированным полицейским структурам, у которых «корабли, способные дырявить пространство», бластеры и прочая выдуманная автором техника двадцать третьего века? Тягу к знаниям? Желание разобраться в проблеме и спасти людей, поражённых неизвестной болезнью? Человечность? Да полноте, она заведомо проиграла! Автор так не считает.

Сюжет повести линейный с ретроспективами (они помещены в начале каждой главы), обострён «приключениями тела», перенасыщен событиями. Это должно привлечь любителей «экшн», мне же показалось, что слишком напряжённое внешнее действие не позволяет полноценно рефлексировать, из-за чего повесть проигрывает в эмоциональном плане. Мне приходилось откладывать книгу, чтобы отдохнуть от навязанного Вересневым темпа и поразмыслить. Я-то ведь обыкновенный человек, моя нервная система не заражена нейритами!

Кстати, о нейритах. Это очень приятно, что современные авторы, строя фантастические допущения, всё чаще обращают внимание на биологию человека, занимаются евгеникой, размышляют над тем, каким станет человечество, когда изменится человек. Если биология и генетика действительно обещают сюрпризы, полезно к «жестоким чудесам» приготовиться. Жаль, допущения чаще всего ненаучны — нельзя ведь изменить в живом организме одну лишь нервную систему, не трогая прочих регуляторных систем.

Резюме. Любителю остросюжетной НФ, читателю, небезразличному к судьбам человечества, поклоннику «хороших учёных» и ненавистнику «негодяйских спецслужб» можно рекомендовать эту повесть Игоря Вереснева. Закоренелому цинику, индивидуалисту повесть, скорее всего, не понравится. Вряд ли он поймёт, почему главная героиня не хочет, чтобы «…след человечества оказался зыбким и недолговечным, как отблески на воде». Но кто я, чтобы решать за читателя? Кто вообще имеет право решать?..

Задавшись этим вопросом, составитель, думается мне, и включил в сборник повесть Ярослава Кудлача «Судьба «Гермеса».

Боюсь, далеко не все читатели смогут простить автору такое вольное обращение с сюжетом, какое позволил себе Ярослав Кудлач. Аргументировать не стану, потому что любая аргументация начисто разрушит интригу повести. Критик, раскрывший детективную загадку, достоин всяческого порицания, а «Судьба «Гермеса» именно детектив, правда, не в классическом понимании — виновника нельзя посадить на скамью подсудимых, казнить тоже нельзя, а вечное наказание он уже отбывает.

Ограничусь общими словами. Автор, глядя на человечество извне, спрашивает: «Кто нами управляет?» «Кто имеет право решать за всё человечество?» «Кто судьи?» «Заслуживаем ли мы лучшей судьбы?»

Хотелось бы заметить — каким бы негодяем ни был обвиняемый, присяжные заседатели от этого лучше не становятся.

Не смея решать за читателя, всё же скажу: на мой вкус в повести перебор по части политической сатиры; в борьбе с радикализмом и произволом спецслужб автор тоже хватил лишку. Излишняя саркастичность авторского взгляда делает некоторых персонажей «кукольными». Если «оживить» новостные ленты, получится именно такое человечество, какое изобразил Ярослав Кудлач, но таковы ли мы на самом деле?

Решать судье, судить будет читатель.

Резюме: Вдумчивому читателю, не чуждому либеральных взглядов, повесть покажется близкой по духу, любителю литературных экспериментов потрафит умение автора нетрадиционно строить сюжет. Сторонник радикализма любого толка оскорбится, а то и вознегодует, но может, этого и добивался автор?

Эпатаж — сильное художественное средство, если уметь им пользоваться.

Далия Трускиновская, автор повести «Ускоритель», давшей название сборнику, умеет.

Невероятная байка! Чего и ждать от истории, рассказанной старым трепачом «…в походном борделе на шесть боксов, припаркованном в строящемся космопорту?» Преувеличений? Мягко сказано.

Повесть Трускиновской — буффонада, всё в ней чересчур. Здесь не смеются, а ржут, не плачут, а рыдают, яблоки тут размером с тыкву, а то, что по идее должно быть размером с тыкву, можно не найти вовсе.

Стоя под водопадом «гусарских» шуточек разного посола как-то не сразу и осознаёшь, что речь-то на самом деле о весьма и весьма серьёзных вещах — о вторжении государства в личную жизнь. Половой инстинкт, понимаете ли, сильная штука, если загнать его в прокрустово ложе государственных установлений и попытаться отсечь лишнее, он так извернётся, такие выкинет дикие коленца, через такие дыры вылезет наружу... Простите, но ведь вылезет же.

Сюжет «Ускорителя» линейный, к этому обязывает форма — короткий плутовской роман. Рассказчик тащит главного героя по сюжету, помещая его по ходу приключений, как измерительный прибор, в различные слои общества. Эволюция образа главного героя минимальна — так и должно быть, ведь с нравственным обликом главного героя, как с эталоном, сравниваются этические портреты прочих персонажей. Тот ещё паноптикум, скажу я вам.

Резюме. Читателю лишённому чувства юмора повесть не понравится, равно как и человеку нежному, к грубым шуткам непривыкшему. Взрослые, искушённые в перипетиях половой жизни читатели получат от чтения удовольствие, и, возможно, согласятся с автором — человек вопреки любым государственным установлениям всё-таки остаётся человеком.

Думаю, составитель сборника «Ускоритель» придерживается того же мнения, раз он предоставил возможность Далии Трускиновской сказать финальное слово — повесть завершает книгу.

В. Ключко